nastasyia | грустное

Больничная палата – это такое место, где ты порой готов рассказать малознакомому человеку всю свою жизнь, а также истории своих знакомых и родственников. Поспорить с ней может разве что купейный вагон. Но дорога обычно быстро заканчивается. В то время как в больнице лежат неделями.
Вечером, когда закончены процедуры, а спать еще не хочется, обычно и начинаются самые интересные разговоры. Сначала темы затрагиваются абсолютно нейтральные. Но чем дальше заходит беседа – тем все больше историй по случаю вспоминает каждый из собеседников.
Да и собеседники попадаются самые разнообразные. Болезнь уравнивает всех: и богатых, и бедных; и профессора, и рабочего. Вот и сталкиваются порой люди, которые никогда бы и не узнали о существовании друг друга. И рассказывают самое сокровенное, открывают друг другу души.
Особенно в этом плане отличаются крупные медицинские центры, где лежат пациенты со всей области, а то и со всей страны. Вот и мне посчастливилось, а вернее не посчастливилось, попасть в такую клинику. И за те две недели, которые я там провела, наслушалась про такое невероятное количество интересных судеб, которых бы, наверное, могло хватить и на целую книгу.
Чего стоила одна только история моей соседки, которую разлучили в детстве с братом. Они остались сиротами и их взяли на воспитание семьи родственников из разных сел. Но раз в месяц обязательно привозили друг к другу в гости, чтобы брат с сестрой не забыли друг друга.
Или молодой мальчик Венечка, который успел поделиться радостью о своем первом сексуальном опыте уже почти со всеми в отделении. Собственно в результате этого опыта Венечка и оказался в больнице: любовный жар застал парочку зимой на скамейке, а наутро оказалось, что это была вовсе не любовная лихорадка, а начинающееся воспаление легких. Венечку старались обходить десятой дорогой, потому что рассказами о своей необыкновенной девушке он уже успел задолбать и всех пациентов и медперсонал. На вопрос же, почему, собственно, такая любящая девушка не навещает Венечку, он ответил, что она тоже заболела. Но отделалась простудой и теперь отлеживается дома.
Но самое большое впечатление на меня произвела история, которая происходила прямо на моих глазах.
Я обратила внимание на этого дедушку в столовой с первого же дня. Да и было бы сложно не заметить его. Заняв стол у окна и надев очки, он оставался в столовой и после завтрака, и после обеда, уходив оттуда только когда за окошком уже темнело. Целый день Степан Васильевич, так его звали, задумчиво смотрел в окно, видимо, вспоминая что-то, а потом зарисовывал свои воспоминания в небольшой альбомчик или на отдельные листы ватмана. С утра на столе была целая стопка таких листов, а к вечеру от нее почти не оставалось и следа, зато рядом возвышалась стопочка уже готовых рисунков.
Степана Васильевича за время пребывания в больнице успели полюбить все. Добродушный пациент всегда находил время, чтобы оторваться от своего рисования и поздороваться с проходящими мимо. А однажды мне случилось пройти мимо как раз в тот момент, когда у Степана Васильевича устали глаза и он отложил рисование в поисках собеседника. Поскольку кроме процедур торопиться мне в больнице было абсолютно некуда, я с радостью последовала предложению присесть за столик.
Степан Васильевич вел себя так, как будто мы и не в больничной столовой вовсе, а где-то на летней площадке уютного и дорогого кафе. Не хватало только услужливых официантов, снующих туда-сюда. Он даже заботливо предложил мне травяного чаю из термоса, что стоял рядом.
Отхлебнув душистого напитка из больничной чашки, я начала слушать. А послушать действительно было что.
Маленький Степа рос в семье потомственных военных. Отец его прошел Вторую Мировую и дошел до Берлина. С гордостью он надевал на День Победы свои ордена и медали. Дедушка тоже служил в армии, но об этом в семье стыдливо молчали. Уже потом, когда Степа вырос, он узнал, что дед его воевал на стороне белых и потом с войсками убежал за границу, надеясь, что сможет перевезти туда и семью. Но бабушке с детьми выехать не удалось, поэтому она начала учиться строить свою жизнь при новой власти. И получилось, видимо, у нее очень даже хорошо. Можно сказать, удалось начать жизнь «с чистого листа», а все прошлое – скрыть за этим самым листом.
Степа любил рисовать с самого детства. Еще в школе урок рисования был у него самым любимым. А работы даже посылали на выставку в областной Дом Пионеров. Но папа постоянно критиковал увлечение сына, считая, что «мазня» - не дело для настоящего мужчины. Конечно, о том, чтобы поступать в художественное училище, Степан боялся даже заикнуться дома. Лишь в кругу друзей мог высказать сожаление о том, что попасть ему туда не суждено. Папа почти насильно отправил сына обучаться военному ремеслу.
А потом началась служба. Один гарнизон сменялся другим, города мелькали вереницей. Наверное, не было такого места в Советском Союзе, куда бы не забрасывала судьба Степана Васильевича.
Теперь, будучи офицером, он уже остепенился, нашел себе жену, которая разделила с ним все тяготы кочевой военной жизни. И считал, что уж теперь-то ему рисовать совсем несолидно. Лишь только иногда по ночам снились ему красивые узоры и пейзажи, которые он мог бы перенести на бумагу. Да и то, все реже и реже. А потом такие сны и вовсе пропали.
Так и жил Степан Васильевич, обзаводясь званиями, заслугами, почестями и связями и все дальше уходя от своей детской мечты. Правда, никому из своих детей и внуков не мешал он самостоятельно выбирать свою дорогу в жизни. Уж очень сильна и горька была память о собственном строгом отце.

В больницу Степана Васильевича занесло абсолютно случайно. Всю жизнь считал себя абсолютно здоровым человеком, к врачам не ходил, и лечиться не любил. А тут стоило только поменять колесо у своего жигуленка – как быстренько продуло и бронхит вот он: тут как тут. Он бы и сейчас дома отлежался, но супруга настояла лечь в больницу и пролечиться основательно. Мол, возраст-то уже не тот, чтобы так пренебрежительно к здоровью относиться.

И вот уже в больнице, как рассказал мне Степан Васильевич, с ним начали происходить странные вещи. Сначала снова начали сниться разноцветные сны с пейзажами и сюжетами для рисунков. А потом, говорит, пришел во сне к нему ангел и сказал: «Рисуй Степан, хоть сейчас рисуй. А то жизнь твоя уже к концу близится, а предназначение свое ты так и не выполнил».
Удивился Степан Васильевич такому сну, но сына попросил принести ему бумагу и обычные цветные карандаши. Поначалу думал, что уже и карандаш в руках держать разучился, а потом пошло-пошло, все красивее и быстрее. Так целые дни скучной больничной жизни и проводил за рисованием, отвлекаясь лишь на уколы и процедуры. И казалось ему, что сидит он тут, за этим столиком у окна уже целую вечность, хотя и прошло-то всего полторы недели. Но, видимо, эти полторы недели оказались для Степана Васильевича гораздо более значимыми, чем вся прежняя жизнь.

Вот так рассказал он мне свою жизнь, перемежая фразы душистым травяным чаем. А через пару дней я заметила, что у медсестры делающей утренние уколы заплаканные глаза. Она и сказала мне, что тот самый «милый дедулечка» из соседней палаты умер сегодня ночью, во сне, быстро и безболезненно. Оторвался тромб, как пояснила она. Старушка на соседней койке вздохнула: так легко умирают только те, кого Господь очень любит. А я отвернулась к стене, не хотела, чтобы кто-то видел мои слезы.

На следующий день к нам с палату зашла жена Степана Васильевича. Милая и добродушная толстушка. Он называл ее «моя Лилечка». При разговоре с ней все всегда невольно начинали улыбаться. Вот и сегодня так получилось, только улыбки были печальные, «с грустинкой».
Лилия Петровна принесла нам стопочку рисунков. «Мой Степочка, - сказала она. – Перед смертью он оставил мне записку. И просил, чтобы я подарила по рисуночку всем вам, и пациентам и персоналу отделения, тем, кто был рядом с ним в эти дни». И предложила каждому выбрать тот рисунок, который больше по душе.

Я помню, что тогда выбрала грустный осенний пейзаж со скамейкой, усыпанной опавшими листьями. Этот рисунок как нельзя лучше соответствовал моему настроению.
Из больницы я выписалась быстро и, слава Богу, больше там лежать мне не доводилось.
А в ящике моего письменного стола до сих пор хранится рисунок с осенними листьями. И я часто достаю его, рассматриваю и с тихой печалью вспоминаю о своем больничном знакомом.