nastasyia | Имя угрозы

Этот текст –просто собранные в одном месте наблюдения последних лет. Я стараюсь не давать событиям оценок «хорошо» или «плохо», и очень прошу читателей тоже постараться воздержаться от оценок, а попробовать посмотреть глубже, и искать определение не того, что является положительным, а что отрицательным событием, а поискать, что является причиной, а что следствием…

Идет война народная. Священная война…

Наверное, начать разговор стоит с той идеологической системы, которая осталась нам всем в наследство после Советского Союза. Не сразу, наверное, но довольно быстро кремлевские начальники поняли, что в рамках Холодной войны одной коммунистической идеологии – явно недостаточно. А вот война в качестве аргумента и ответа на все вопросы – это очень даже весомо. Особенно в ситуации, когда в каждой семье есть память о своих погибших на этой войне и еще свежи воспоминания об ужасных преступлениях нацизма. И для советских людей это не просто слова о преступлении против человечества, а вполне себе конкретные люди, погибшие в лагерях, угнанные на работу или сложившие голову на фронте.
Это была очень удобная возможность получить идеологический инструмент и, конечно же, упускать такую возможность было нельзя. Работа с массами начинается уже с названия: для каждого советского гражданина война – это прежде всего Великая Отечественная, а потом уже при случае вспоминают, что она была Второй мировой в общем-то. В соответствии с названием для каждого среднестатистического жителя советских территорий война ограничивается вполне конкретным периодом: с 22 июня 41 года по 9 мая 1945 года. Все детали войны, которые не касаются этого периода – они, конечно, существуют, на страницах учебников истории, но даже отличники забывают это все через пару лет после окончания школы. Формируется очень четкий концепт: Это была «наша» война, с 22.06.1941 по 09.05.1945 и в этой войне мы победили ужасно кровавый нацистский режим. В рамках этого концепта массовым мышлением совершенно игнорируются все действия Родины в период до вероломного нападения, а также, действия после подписания капитуляции.

Это был очень удачный концепт Советского Союза, как мирового спасителя от фашизма. А сама война, ее трагедии и радость победы – это было то, что действительно долгое время объединяло советский народ вне зависимости от национальности, территории и реального отношения к марксизму-ленинизму.

Кроме объединяющего фактора, огромную роль еще сыграл фактор внешнего врага – фашиста и фашизма. Это оказалась очень удобная пресуппозиция: существуем МЫ и правда была на нашей стороне, и существуют ОНИ – конкретные враги, которые утратили человеческий облик в результате следования фашистским идеям, а значит, для борьбы с ними все средства хороши, а иногда нужно и жизнь положить.
Единая мифология, выстроенная вокруг Великой Победы, - это то, с чем мы пришли к моменту развала Советского Союза. А дальше уже в каждой советской республики путь этого мифа был свой.

Спасибо деду за победу!
Независимая Российская федерация, считающаяся правопреемницей Советского союза, стала правопреемницей и во всем, что касалось ВОВ. Это оказалось очень удобно. В то время как остальные республики радовались независимости и выстраивали новую мифологию на историях борьбы за независимость и национальное самоопределение, у россиян не было такой возможности, потому что, в сущности, бороться за независимость им никогда и не приходилось. Наоборот, для многих россиян, которые считали русскую нацию «Старшим братом» в советской семье братских народов, обретение Россией независимости, распад Союза и, следовательно, потеря контроля над «младшими» казалась проигрышем. Национальной сверхидеи, чтобы объединить граждан, не оказалось. Какое-то время россияне продержались на идее капиталистического рая, который казался уже практически близким. Но в итоге примерно к нулевым годам все же страна пришла к тому, что одних жвачек, сникерсов и нефтедолларов для объединения народа - явно недостаточно. Тем более, что нефтедолларов на всех не хватает, а патриотическим духом должны проникнуться даже самые нищие слои населения. И опять возникла необходимость в идеологической концепции, куда отлично вписалась идея сакрализации ВОВ.

В наследство от Советского союза остался огромный идеологический пласт: литература, фильмы, лозунги, идеи. Для старшего поколения, которое еще помнит, советскую накачку по поводу войны, все оказалось вполне логичным и последовательным. «Мы выиграли войну и помним об этом», неважно, что определение «мы» за это время поменялось. Главное, чтобы каждый гражданин мог почувствовать себя частью этого «мы».

Для подрастающего поколения, которое уже выросло без коммунистической идеологии, возникла необходимость в несколько новых инструментах, прокладывающих смысловые «мостики» от героев Сталинградской битвы к сегодняшнему юноше, пьющему «Ягуар» у подъезда. Поскольку идеологическая машина, накачивающая граждан идеей, что они живут в величайшей стране мира, пару десятков лет простаивала, то начинать надо было с азов. Вначале был всплеск имперского величия: адмирал Колчак, «балы, красавицы, лакеи, юнкера», новое Дворянское собрание, для тех, кто попроще, - возрождение казачества, а для тех, кто еще проще, – многовековые духовные скрепы православия.
На фоне этого и условного героя ВОВ в дидактических произведениях следовало изменить таким образом, чтобы он с одной стороны, являлся продолжателем той «Великой России, которую мы потеряли», а с другой стороны был близок нынешнем племени младому. Новый герой обязательно являлся тайным потомком аристократии или прежней интеллигенции и к идее коммунизма во всем мире относился как к чему-то отстраненному, мало касающемуся его жизни. Герой все реже кричит «за Сталина!», но зато все чаще трепетно поглаживает нательный крестик перед атакой. И еще, все реже говорится о том, что наш герой – советский, и все чаще подразумевается, что он русский. Даже если он татарин.

И вот цель достигнута. Среднестатистический житель России гордится Великой победой, смотрит парад, пуская слезу, цепляет на куртку «георгиевскую ленточку» и пишет на своем ланосе «Спасибо деду за Победу». Весь цинизм ситуации в том, что реальные «деды победы» в это время тяжело доживают свои дни на мизерные пенсии, пока на парадах появляются все новые и новые «клоуны» с орденскими планками непонятного происхождения.

Наше дело правое!
Вся эта идеологическая накачка вполне логичным образом способствовала наращиванию в обществе дихотомии «Мы» и «Они» в контексте «русские герои» и «фашисты-нацисты». При том, что объективное определение нацизма, национализма и фашизма отходит на второй план. И уж тем более, становится невозможным критическое осмысление развития нацистских ультраправых настроений внутри своей собственной страны. Простейший поиск фашистских организаций в современной России приводит нас на статью Википедии, в которых таких организаций указано более пятидесяти. Часть из них запрещены, но многие существуют как организации и даже зарегистрированы как политические партии. Национализм, расизм и нетерпимость давно стали частью общественного сознания даже тех, у кого и близко нет радикальных настроений. И в то же время длительное существование в противопоставлении «мы против фашизма» привело к устойчивой формулировке в головах, что «фашисты – это всегда другие, а не мы».

Типичный сетевой диалог:
-Ты призываешь резать хачей, это же нацизм?
-да как ты смеешь меня нациком называть, у меня дед с фашистами воевал.

И нельзя не упомянуть еще один важный момент: в сознании самих россиян, а также благодаря их стараниям, в сознании мировой общественности, правдивое утверждение «Советский союз победил фашизм» трансформировалось в мифологему «русские победили фашизм». Кроме почесывания ЧСВ русских, у этого изменения имеется еще один важный фактор: это означает, что все другие народы братских республик уже могут выступать для российского обывателя не как часть Советского народа, участвовавшего и победившего в войне, а как часть того неопределенного «ОНИ», противопоставляющегося русскому народу-победителю. Что в определенный момент дает основания назвать фашистами и те народы, которые тоже в свое время боролись с фашизмом.

В борьбе обретешь ты право свое
Пока Россия проводила удачную идеологическую борьбу, используя так пригодившиеся советские наработки, другие народы пытались выстроить свои мифологические системы, основанные в первую очередь на борьбе за Независимость и ее обретение. В некоторых республиках (Прибалтика) рубанули с плеча, перечеркнув советский период и назвав его оккупацией. В Украине такая ситуация была в корне невозможна: на территории Независимой Украины остался свежеприсоединенный Крым (что такое 50 лет в контексте истории – ничего! На момент референдума в 91 году еще были живы люди, помнившие Крым в составе РСФСР) и восточные промышленные территории, которые были населены в большом количестве выходцами и из России тоже.

Использовать образ Великой войны в качестве основной национальной идеи было невозможно, потому что в составе государства оказались люди и территории, находившиеся во время войны по разные стороны баррикад. Тем не менее, выкинуть военный период из идеологии полностью – тоже было невозможно. Оставался один выход: попытаться все это опять же привязать к борьбе за свободу Украины. На парады победы выходили ветераны разных армий в контексте того, что все они боролись за свой народ и за свою территорию, которая сегодня является Украиной. А что они боролись друг против друга фактически – это нюансы исторической и политической ситуации. Что интересно, я ни разу не помню конфликта между самими ветеранами. А вот в народных массах 9 мая всегда было проблемным днем. Восток и Юг сопротивлялись идее упоминания УПА в контексте ВОВ. Западные регионы (особенно те, которые были присоединены после войны) вообще противились этому празднику, как государственному символу. Тем не менее, мне кажется, что единение ветеранов, упоминание всех погибших и всех воевавших - это был неплохой вариант, и просто не было достаточно времени, чтобы украинцы смогли «переварить» новый архетип Второй мировой войны и сформировать свой вариант ее оценки и видения.

Поскольку объединяющей мифологема ВОВ никак не могла быть для украинского народа, мы попытались выстроить своего идеологического голема – Голодомор. Возможно, и тут нам не хватило идеологического ресурса и времени. Да и вообще, может быть под позитивным знаменем объединяться приятнее. Но на самом деле приходится констатировать факт, что через 23 года украинской независимости мы все еще имеем разрозненное по убеждениям население, которое так и не увидело свою национальную, государственную идею, население, которое так и не стало одной нацией.

Лента за лентой патроны подавай
Отдельно надо сказать о бандеровском мифе. Впервые этот миф явно проступил в украинском ментальном пространстве как раз в начале девяностых. Появились националистические движения с различной степенью проявления национализма и готовностью давать отпор внешним и внутренним врагам украинской идеи. С одной стороны возник определенный образ карикатурного бандеровца, который за воображаемую угрозу своей национальной идее готов пойти даже на не выгодные для себя действия. С другой стороны появилось то самое идеологическое пугало в виде агрессивного бандеровца, желающего вытеснить со своих территорий русских и евреев, а в идеале не просто вытеснить, а и уничтожить их физически.

Миф о злобном бандеровце активнее всего поддерживался в восточных областях. Для местной правящей верхушки оказалось очень удобным вселять в народ уверенность в том, что «все что угодно будет лучше, чем бандеровщина». Потому что под этим соусом, пока люди боятся непонятных бандеровцев, оказалось что и в самом деле можно делать все, что угодно. Вплоть до полной криминализации отдельных регионов.

Подобные мифы держались в обществе примерно до середины девяностых, как мне кажется, а затем отошли на второй план. Не в последнюю очередь благодаря самоиронии украинцев. Даже те, кто искренне болел душой за украинскую независимость, посмеивались над ультраправыми и сочиняли про них анекдоты. Националистическое движение стало все чаще упоминаться в ироничном контексте. И шутки над украинским национализмом и его возможным перерождением в нацизм перешли в разряд шуток такого рода, как например, евреи шутят над еврейскими мамами.

Вообще, самоирония – мощнейший механизм саморегулирования национальной идеи. Среднестатистический житель Украины вне зависимости от национальности может с легкостью пошутить на тему хохлов и москалей. Но дальше словесной шутки обычно дело не идет. Конечно, у нас есть правые и ультраправые организации. Но самым громким случаем националистической нетерпимости мне вспоминается единичный пожар на Шулявском рынке, на котором преимущественно торговали темнокожие мигранты. Это был разовый случай такого масштаба.

(Тут интересно, кстати, сравнить уровень самоиронии с Россией. В советском союзе охотно сочиняли анекдоты на тему « встретились как-то француз, американец и русский». В постсоветской России последний всплеск иронии приходится на Новых русских с их малиновыми пиджаками и прочим гламуром конца девяностых. После этого – все. Российская действительность становится необычайно строгой и все меньше шуток про русского человека. Тут не до шуток: русский знает, что он велик, силен и должен бороться с теми, кто претендует на его территорию. И беглый взгляд на криминальную хронику Москвы дает четко понять: что борьба идет, как ей и положено. Рейды по рынкам, массовые националистические акции и полное торжество белого русского гетеросексуального человека. Тут надо отметить, что россиянам немного не повезло в отношении противника, и помимо тихих и скромных таджиков, есть, например, чеченцы и дагестанцы, которые имеют свое представление о подобной борьбе.)

Борьба идеологий
Если бы у Геббельса было телевидение и интернет на советской территории, вполне возможно, что исход войны был бы другим. Одними листовками с самолета много не добьешься. Совсем другое дело – пропаганда в современном мире, особенно в условиях языковой общности. Сегодня восточная и южная Украина массово смотрят российские телеканалы, российские фильмы, слушают российских исполнителей. Про интернет и говорить нечего. Чисто украинский сегмент, который можно было бы определенно назвать уанетом, ничтожно мал. На постсоветском пространстве сформировалось кириллическая общность, которая объяснимо вертится все же вокруг русских, просто потому хотя бы, что их больше.

Тут следует отметить интересный феномен: вовлеченность среднего россиянина, например, в событиях российских протестных или оппозиционных движений невелика. Зато, когда на вершине обсуждений был закон про гей-пропаганду, в поддержку русского лбгт сообщества (или наоборот, в поддержку закона) активно выступали интернет-пользователи постсоветского блока. В то же время средний россиянин чаще всего проявляет невысокую заинтересованность в том, что происходит в соседних странах, если это не задевает его интересов лично, либо же его национальную гордость.

Еще немаловажный фактор тот, что для широких слоев населения телевидение по-прежнему является основным источником информации, которому можно верить. Сайт «Одноклассники» уже освоили даже пенсионерки. А события по-прежнему узнаются из вечернего выпуска новостей. И тут мы подходим еще к одному феномену украинского общества: оно неоднородно еще и потому, что «кушает» различный идеологический продукт.

В то время, когда центральная и западная Украина пытаются выстроить миф о европейском государстве, восточные и южные регионы потребляют российскую мифологию Великой войны ( о которой подробно рассказывалось выше). Эта мифология удобна тем, что она не вызывает активного противодействия с существующей реальностью, потому что речь о прошлом. К тому же, для большинства украинцев старше сорока, как и для большинства россиян такого же возраста, этот миф является логичным продолжением советской мифологии, потребителями которой они были большую часть жизни.

На фоне этого мифа образ воинственного бандеровца с западной Украины становится еще более отчетливым и зримым: в рамках системы противоположностей «Мы» и «фашисты» очень ясно понятно, что бандеровец – это фашист. А себя житель востока или Крыма все чаще причисляет к русскому «мы», которое уже давно потеряло черты советской общности народов.

Чисто символически
В контексте всего вышесказанного отдельно хочется отметить символы борьбы, которые наполняются новыми смыслами и приходят на смену символам старым.

Например, в русском контексте ВОВ, главным символом которого долгое время были красный флаг, водруженный на Рейхстаг, на смену ему пришла Георгиевская лента (которая на самом деле называется Гвардейской лентой, а георгиевская в Советском союзе вроде бы не использовалась вообще). Очень удобно – повязав ленту на сумочку или автомобильную антенну, почувствовать себя причастным к Великой победе может каждый. Современный Российский флаг в этом контексте выглядел бы нелогично. А от старого символа – красного флага – так старательно отмежовывались все эти годы.

Для украинцев же за последние дни произошла очень быстрая смена смыслового наполнения для символов, которые принадлежали раньше УПА и ультраправым организациям. Лозунг «Слава Украине!» уже среднестатистическим украинцем воспринимается не как бандеровский, а как майдановский. И, следовательно, несет в себе уже совершенно новую идейную нагрузку.

Но соответственно происходят и обратные подмены символов. Украинский флаг – это уже не просто государственный символ Украины, но в том числе и символ протестного движения. Это отдельная большая тема для разговора, я ограничусь краткой ремаркой о том, что для противника Майдана сегодня украинский флаг кажется таким же бандеровским, как и красно-черные полотнища. Мы еще не знаем, как скажутся эти ассоциации на национальном самосознании, пока что сложно судить.

Фашизму – бой!
А теперь немного о том, как же выглядит идеологическое поле битвы Украины и России.
В Украине и в самом деле существуют ультраправые организации. И это не только Правый сектор и последователи Степана Бандеры. Это, кстати, в том числе и Русский сектор, который сейчас борется за отделение Крыма. И русские националистические движения в восточных регионах Украины. Нельзя говорить об их многочисленности и политическом влиянии в стране. Популярность радикальных организаций согласно данным выборов не превышает 1-2% в своих регионах. Вряд ли при таких цифрах можно всерьез говорить о верховенстве нацизма и фашизма в обществе.

В то же время Российская идеологическая схема «Мы(русские) и ОНИ (фашисты… иногда по старой памяти с Холодной войны – американцы)» гораздо больше похожа на Гитлеровскую концепцию «Арийцы vs. низшие расы».
Такой подход, как мы видим, оказался очень удобным для решения многих внутренних и внешних политических задач. С одной стороны, удобно бороться с идейными противниками внутри страны, сразу поставив их в позицию «ОНИ» по отношению к остальной массе народа. И удобно бороться с внешним противником: достаточно назвать вторую сторону конфликта «Фашистами» - как сразу же автоматически снимаются все вопросы о целесообразности и правомерности конфликта вообще.

Если говорить о сегодняшней ситуации в Крыму, то Россия просто очень удачно сыграла в игру «Кто первым назовет другого фашистом – тот и выиграл», в игру, правила которой эта страна придумала себе сама.